Семёновское
История этого московского района неотделима от судьбы села Семёновского, лежавшего по левому берегу Яузы и вошедшего в историю не только знаменитым гвардейским Семёновским полком, но и «потешным» Соколиным двором царя Алексея Михайловича.
Любимым развлечением великих князей, а затем царей являлась охота. Выезды государей на охоту изумляли иностранцев своей пышностью и роскошью. Вот как, например, описывал в середине XVI в. англичанин Ричард Ченслер выезд Ивана IV: «Сам великий князь снаряжается свыше всякой меры богато; его шатёр покрыт золотой или серебряной парчой и так украшен каменьями, что удивительно смотреть. Я видел шатры королевского величества Англии и французского короля, которые великолепны, но всё же не так, как шатёр московского великого князя».
Русские государи знали и понимали толк в охоте, в разных её видах. Особенно любил охоту Василий III, никогда не упускавший случая выехать в осеннее «поле», чтобы «потешиться» гоном зверя борзыми собаками. Его сын Иван IV предпочитал охоту на медведя, травлю его собаками, а иногда «тешился» на медвежьем поле схваткой удальца с медведем, когда человек всего лишь с одной рогатиной выходил на единоборство с лесным великаном.
Правда, со временем охотничьи пристрастия менялись. Борис Годунов псовой охоте предпочитал соколиную. Однако настоящим знатоком и любителем охоты, преданным ей со всей страстью был царь Алексей Михайлович, содержавший громадный штат охотников. При нём на 30 вёрст кругом Москвы были отведены под царскую охоту обширные лесные рощи, где частным лицам охотиться было запрещено под страхом жестокого наказания и огромных штрафов.
При Алексее Михайловиче царская охота делилась на два основных вида по времени года — зимнюю и летнюю. В соответствии с этим организацией охоты ведали два приказа. Конюшенный приказ заведовал зимней охотой — для ловли силками, капканами и собаками лосей, оленей, лисиц, зайцев в его распоряжении состояло до ста ловцов и псарей. Но наибольшей любовью царя пользовалась летняя охота, особенно соколиная, управление которой находилось в личной канцелярии государя — Приказе тайных дел.
На «Потешных» (т.е. предназначенных для «потехи» — развлечений) дворах в Коломенском и Семёновском содержалось более 3 тыс. ловчих птиц. Уход за птицами, правила их содержания и охоты с ними были расписаны в особом уставе — «Уряднике сокольничьего пути». Все птицы были распределены по «статьям». Во главе каждой «статьи» стоял «начальный» сокольник, в ведении которого находились «рядовые» сокольники. Помимо этого в составе царских охотников были сокольники ловчие, следившие за привозом птиц к месту охоты, птичьи стрелки, убивавшие раненую добычу, кречетники, находившиеся при кречетне и следившие за кормлением и бережением птиц, и, наконец, клобучечный мастер, изготовлявший клобучки на головы для птиц.
Громадная по своему размаху соколиная охота начиналась с доставки птиц. Их доставляли в предназначенных для этого «клетках» — на деревянных рамах, сделанных из брусьев, которые служили насестами для птиц. «Клетки» носились на плечах. Затем охотники сажали птиц на руку, защищенную кожаной или замшевой перчаткой. Лапы птицы привязывались особым ремешком к перчатке. Соколов, кречетов и беркутов носили в клобучках — специальных шапочках, закрывающих им глаза. Клобучки вышивались яркими шелками, серебром и золотом и украшались разноцветными перьями. Кроме этого, на птиц надевали нагрудники из дорогого бархата, унизанного жемчугом. Увидев добычу, охотник движением руки сбрасывал ремешок с птицы, срывал клобучок и подбрасывал сокола вверх. Поднявшись на высоту, тот камнем падал вниз и поражал добычу.
Достоинство сокола или кречета определялось числом «ставок» и «верхом». Ставкой назывался взлет сокола на высоту, откуда он, на мгновение остановившись, стремглав падал на свою жертву и, если промахивался, взлетал в другой и третий раз, пока не сражал зверя. «Верх», т.е. высота, которой достигали птицы, разделялся на великий, средний и малый. Соколы с «великим верхом» поднимались в поднебесье настолько высоко, что казались для простого глаза едва приметной точкой.
Охота с ястребами имела свои тонкости. В отличие от соколов, им никогда не надевали клобучков. Ястребы сами высматривали добычу, быстро несясь вдоль кромки леса, делая стремительные повороты и неожиданно налетая на свою жертву, не успевающую заметить опасности. Задача охотника заключалась в том, чтобы только вовремя разжать руку, освобождая птицу.
Лучшим временем для соколиной охоты была осень. Зимой же птицы отдыхали, а в это время года князья обычно любили тетеревиную охоту. Тетеревов, куропаток и глухарей ловили с помощью шатров, представлявших собой натянутый на шест конус из прочной сетки. От шеста протягивалась длинная верёвка к поставленному неподалеку от охотничьего токовища шалашу из соломы, где садился охотник. Все эти приготовления делались заранее, чтобы приучить птицу к виду ловушки. Добычу приваживали приманками — снопом необмолоченного овса или хлебными мякишами. Охотник ночью забирался в шалаш, а на заре выжидал, когда стая птиц соберётся под шатром. Энергичным рывком верёвки он выбивал шест, тот падал, и сеть накрывала птиц.
Но в конце XVII в. размах подобных царских забав резко падает. Сын Алексея Михайловича Пётр I не был охотником. Хотя его преемники — Петр II, Анна Иоанновна и особенно Елизавета Петровна любили охоту и с удовольствием занимались ею, она уже не достигала тех размеров, которые были в середине XVII в. Да и жили новые государи по преимуществу уже не в Москве, а в Петербурге.
В документах Семёновское начинает упоминаться лишь с середины XVII в. Первые сведения о нём имеются в дневальных записках 1657 г. Составленные в Приказе тайных дел, они подробно фиксировали каждый выезд царя Алексея Михайловича, моления, праздничные обеды и охоты. «Февраля в 16 день в понедельник… ходил государь в поход в своё государево село Семёновское на Потешный двор, с Москвы пошел в 8-м часу дни, а к Москве пришел в полчаса ночи». Это одно из самых ранних свидетельств о селе. Ясно, что оно существовало до 1657 г. Но ни план Измайлова и окрестностей, составленный около 1652 г., ни переписная книга 1646 г. Семёновского не называют, из чего ясно, что село возникло где-то в промежуток между 1653 и 1656 гт.
Середина XVII в. явилась временем создания крупного царского хозяйства к востоку от Москвы. Государь основывает здесь новые сёла. Так, около 1661 г. появляется село Преображенское, а с 1662 г. известен присёлок Гольяново. Похожая судьба была и у Семёновского, первоначально основанного как небольшое поселение по обслуживанию потешного Соколиного двора у заповедной рощи.
Потешный двор, выстроенный для «потех», т.е. охоты с соколами и кречетами, возник одновременно с Семёновским и стал его главной достопримечательностью. Андреас Роде, секретарь датского посольства в Россию в 1659 г., говорит, что он был «изящно построен»: в нём «есть весьма красивые помещения, украшенные чудными обоями и бархатом». Двор, судя по описи 1732 г., представлял собой группу деревянных строений из 4 светлиц, 16 чуланов, 19 амбаров, конюшенного двора и других сооружений. Большинство из них было предназначено для охотничьих птиц — соколов, ястребов, кречетов. В Семёновском постоянно жили обслуживавшие их сокольники, ястребники и зверовщики, для которых выделили семь светлиц.
Соколиное дело вскоре становится одной из главных забот царя. В своих приказах он торопит, чтобы на «потешный двор новым соколам на клобучки… кожу красную» выдали немедленно, отсылает жалованье сокольникам, выделяет немалые деньги «на покупку мяс птицам на корм» и с этой целью велит закупить для кречетни голубей. Даже дверные скобы государь распорядился позолотить, чтобы придать своему детищу ещё больший блеск. В такой рачительности и заботливости раскрывалась натура царя — хозяйственного и предприимчивого помещика, любителя соколиных забав. Ещё в молодости Алексей Михайлович был хорошим охотником и наездником. В 1668 г. он, не без доли литературного таланта, написал «Урядник сокольничего пути» — своего рода устав соколиной охоты. «И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные, и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча», — откровенничал в нём государь.
Потешный двор находился рядом с Семёновской рощей. Последняя располагалась в районе современной местности Соколиная гора, получившей название от частых потех и учений с соколами. Голландский путешественник Бальтазар Койетт, осмотревший рощу в 1676 г., нашел её «очень приятною». Она имела вполне конкретное назначение. Здесь соколов обучали приёмам охоты. Об этом красочно пишет Койетт: «На высоких холмах в роще, высотою в самые деревья, устраиваются западни… Соколы и другие хищные птицы устремляются к этой сетке, где сидит птица, но как только они подлетают к ней… западни захлопываются. Нам рассказали, что эти соколы и все, что к ним относилось, ежегодно стоили его величеству 200 000 гульденов».
Рядом с рощей находилось и «хоромное строение». Его выстроили не позднее 1660 г., ибо от этого времени дошёл столбец об обивке окон и дверей дворца красным «анбурским» сукном. Это было деревянное сооружение, выстроенное по типу загородных дворцов. По близости к потешному двору в XVII в. их воспринимали как единое целое.
Комплекс выделялся «шеломами» — шатровыми завершениями, на одном из которых красовался золоченый двуглавый орел. Хоромы включали анфиладу светлиц и сеней с домовой церковью. Главным же в новом поселении был, очевидно, храм Симеона Богопрнимца, давший ему название.
Хотя царь предпочитал останавливаться в соседнем Преображенском, он часто посещает Потешный двор и охотится в его окрестностях. Здесь же он принимает смотры ратных людей. В июле 1669 г. в Семёновском принимают патриарха Паисня, который ожидал здесь царя.
Семёновский соколиный двор продолжал существовать и в XVIII в. Описная книга Приказа Большого Дворца 1701 г. перечисляет и штат этого учреждения — двух начальных и двадцать рядовых сокольников, девять ястребников, подьячего, ларевника, двух зверовщиков, двух сторожей и столько же поваров, а также хлебника и клобучечника (мастера по изготовлению клобучков — кожаных наголовников для охотничьих птиц). Чинятся деревянные строения, завозятся новые птицы, строится каменная палатка. В 1738 г. Семёновская роща была приписана к Дворцовому ведомству для птичьей охоты, одной из любимых забав императрицы Анны Иоанновны.
Однако с конца XVII в. Потешный двор не определял основного лица Семёновского. Именно тогда здесь появляется Семёновская солдатская слобода — регулярно спланированное поселение для потешных Петра I Слобода начала формироваться в конце 80-х годов XVIII в., когда около 1687 г. юный царь селит часть своих «робяток» к югу от Преображенского, в Семёновском. Первоначально это были потешные конюхи — всего десять человек. Очень скоро поселение разрослось. Рядом с избами простолюдинов встали хоромы детей знаменитых сановников того времени — Долгоруких, Голицыных, Шереметевых, Прозоровских, Репниных, Бутурлиных, Нарышкиных, Толстых. С 1691 г. эти потешные именуются уже семёновцамн. Наконец, в 1695 г. из последних был сформирован Семёновский полк, получивший полковое знамя. К началу XVIII в. окончательно сложилась их униформа. Они носили синие кафтаны, красные камзолы и штаны, тёмного цвета шейный платок и чулки, черную шляпу с большими поднятыми с трех сторон полями.
В конце XVII в. Семёновский полк включал гренадерскую и 12 мушкетерных рот. Его численность — 1410 человек — не позволяла поместить всех военных в Семёновском — их расселили на окрестных территориях, в яузских предместьях и в районе Воронцова поля. Семёновское оставалось лишь главным местом расквартирования полка в Москве. Здесь находились артиллерийские конюшни, «мундирные амбары» и цейхгаузы. В 1692 г. на берегу речки Хапиловки построили съезжую избу. Это было двухэтажное здание, в нижнем ярусе которого размещался караул, а верхний в XVIII в. занимало правление начальника московской полковой команды. Сооружение было украшено резьбой, при нём находилась каланча. Съезжую избу окружали канцелярия, полковая школа, разные мастерские, что в совокупности составляло полковой двор. Здесь решались вопросы внутренней жизни полка, а также (согласно указу от 28 ноября 1693 г.) и судебные тяжбы семёновцев.
Наряду с Преображенским Семёновский полк стал одним из первых гвардейских полков (с 1700 г.). Не раз отличившийся в войне со Швецией, он стал олицетворением силы и стойкости русского оружия и просуществовал до 1918 г.
Семёновская солдатская слобода, как показывает план 1739 г., имела трапециевидную форму и состояла из порядка 70 дворов. Дома обитателей слободы выходили фасадами на сегодняшние переулки. Еще в конце XVIII в. они именовались улицами и носили названия Владимирской, Хапиловской, Барабанной, Медовой, Мажоровой. Мажоров переулок получил название от должности тамбурмажора — старшего барабанщика в военном оркестре, Медовый— от дворцовой медоварни на берегу Хапиловского пруда. Впрочем, при Петре I они носили, очевидно, другие названия. Известно, что в то время в слободе имелась Первая улица, шедшая перпендикулярно современным Семёновским. На ней находился двор полковника Ивана Чамберса, а с 1730 г. стояла Введенская церковь. Ранее она являлась центром соседнего дворцового присёлка Введенского, который на рубеже XVII- XVIII вв. фактически слился с Семёновской солдатской слободой. В нём в 1700 г. числилось 18 дворов солдат Семёновского полка. Именно Введенский храм стал полковым. Он украшался на средства гвардейцев, а день престольного праздника Введения — 21 ноября стал полковым праздником семёновцев.
Пожалуй, главной достопримечательностью слободы эпохи Петра I являлась усадьба фаворита царя Александра Даниловича Меншикова, занимавшая обширное пространство у Яузы. Первые сведения о ней восходят к началу XVIII в. В 1702 г. её упоминает голландский путешественник и живописец Корнелий-де Бруин. Восемь одноэтажных каменных покоев образовывали в плане «глаголь», одна из сторон которого была фасадной. К ней примыкали главные ворота, переходившие в такой же по размерам «глаголь» с конюшнями, сараями и людской избой. По периметру участка были разбросаны подсобные сооружения и избы служителей. Большой (34 х 24 сажени) пруд прямоугольной формы располагался за хоромами. От него, как показывает план 1755 г., отходил «заливец» — декоративный пруд.
После опалы Меншикова в 1728 г. его усадьба была конфискована и несколько десятилетий после этого дворец стоял пустым. В 1741 г. его хотели даже сломать, но архитектор Гейден, осматривавший его, не нашёл здание особо ветхим. В середине XVIII в. вместо старых конюшен были сделаны портомойни для стирки белья. Вскоре и сам дворец уступил место Прачечному двору с садом и прудом. В 1797 г. Прачечный пруд был спущен, и на его месте в XIX в. образовалась Введенская площадь, названная по соседнему храму.
Со временем слобода теряла военный уклад. Указом 9 апреля 1714 г. в ней было дозволено селиться купцам и мещанам. Семёновское стали обживать мелкие кустари, в особенности прядильщики и позументщики. В 1766 г. здесь насчитывалось 34 ремесленника, а к концу столетия дворы купцов заметно потеснили владения военных. И хотя в XVIII в. земля Семёновского всё ещё формально считалась собственностью полка, к 1768 г. за ним оставалась едва ли третья часть слободы. В 1778 г. обветшавшие полковые строения в Семёновском были проданы частным лицам на слом, а земли из-под них поступили в ведение казны.
Прокладка Камер-Коллежского вала включила Семёновское в состав городских территорий. Одной из 16 московских застав стала Семёновская. Её здание было первоначально деревянным, а с XIX в. каменным, с расположенной рядом кордегардией. Сначала она стояла не на границе слободы, а восточнее её, на пустыре у дороги на Суздаль. У этого места в 1771 г. возникло Семёновское холерное кладбище, уничтоженное в советское время. Семёновское XIX — начала XX в. — окраинный московский фабричный район, каковым он оставался и в советское время.
Введенское
По соседству с Семёновским когда-то располагалось село Введенское, название которого ныне известно москвичу лишь по Введенскому кладбищу, расположенному между Наличной улицей и Госпитальным валом. Двести и триста лет назад говорили «Введенские горы», и это название более точно отражало характер местности — возвышенности на левобережье Яузы. От соседней, лежавшей к северу Семёновской слободы оно было отделено болотом. Южнее «гор» находилась Лефортовская солдатская слобода, а границу между ними очерчивала небольшая речка Синичка.
Напротив, через Яузу, раскинулось государево село Покровское. Введенское было вначале его присёлком, то есть «тянувшей» к селу деревней с церковью. Предание относит основание Введенского к 1643 г., когда осенью на прияузских холмах по указу царицы Евдокии Лукьяновны была построена деревянная церковь Введения, освященная 17 ноября. Изображение этого храма, стоявшего к северу от сегодняшнего военного госпиталя в Лефортове, известно по единственному чертежу Измайлова и окрестностей. План был нарисован по приказу дьяка Тайного приказа в середине XVII в. и изображал прямоугольное высокое основание, на которое были поставлены высокие кровли с четырьмя щипцами по сторонам. Сооружение венчали деревянный восьмерик, шатёр и небольшая главка, крытая лемехом. При церкви (по данным 1681 г.) были поп, дьякон, пономарь и просвирница. Причт храма получал денежное и хлебное жалованье, а также сукно «в два года на пять рублей».
Само поселение было небольшим и, судя по переписной книге 1646 г., состояло из 13 дворов оброчных ( «непашенных») крестьян с 28 душами. В 1646 г. присёлок ещё назывался Новым Введенским, что говорило о его недавнем заведении. Со временем число крестьянских дворов увеличилось до 22, но к концу XVII в. «крестьяне свезены в розные места», а в присёлке обосновалось 18 дворов солдат Семёновского полка. На рубеже XVII-XVIII вв. Введенское слилось с соседним Семёновским и нередко именовалось как «Семёновская слобода, Введенское тож».
Введенская церковь сгорела и была восстановлена не на старом месте, а в центре Семёновской слободы, у Съезжего двора. Введенские горы утратили свою архитектурную доминанту и впоследствии превратились в окраинный придаток Семёновского, застроенный беспорядочно разбросанными дворами и предприятиями. К 1789 г. здесь было не более двух улиц. Рядом размещался кирпичный завод от комиссии дворцовых строений. Подобное производство существовало здесь и спустя более полувека — известно, например, что кирпич по древнему образцу и стандарту для реставрации палат бояр Романовых на Варварке заказывался именно на Введенских горах. Остальная окрестная территория — более 70 десятин — в XVIII в. именовалась «незаселённой выгонной землей» по обе стороны речки Синички. Частью земля обрабатывалась, а другая её половина лежала впусте.
Своей известностью Введенские горы обязаны кладбищу, основанному в начале 1770-х годов на землях села Карачарова Спасо-Андроиикова монастыря, секуляризированных в 1764 г. В 1771 г. в Москве свирепствовала чума. Массу умерших было негде хоронить — их было столько много, что кладбища внутри городской черты не справлялись со своей задачей. В том же году указом Святейшего Синода хоронить в городе запретили, а 19 мая 1772 г. дали разъяснения относительно устройства новых кладбищ: они должны были находиться на расстоянии не менее 100 саженей от границ города.
К тому времени старое Немецкое кладбище, находившееся неподалеку от кирхи св. Михаила, было уже полностью освоено, и иноверческим общинам требовался новый участок земли под те же цели. Тогда через Яузу, напротив Немецкой слободы, отвели участок под «немецкое» кладбище. Уже в XIX в. его стали именовать Введенским, так как оно было расположено на Введенских горах. Такой выбор был обусловлен находившимися рядом, в слободе, двумя евангелическими кирхами — св. Михаила и св. Петра (Петра и Павла) и католическим храмом. В 1798 г. старосты этих церквей испросили разрешение увеличить размеры территории, в результате чего границы некрополя заметно расширились и приблизились к современным.
Восточнее кладбища в 1863 г. прошла Московско-Рязанская железная дорога. На рубеже XIX-XX вв. местность Введенских гор была распланирована, и на ней появилось более десяти улиц и переулков. Сегодня главной здесь считают Ухтомскую (бывш. Александро-Михайловскую) улицу, названную так в 1924 г. в честь Алексея Владимировича Ухтомского, машиниста Московско-Казанской железной дороги, участника Декабрьского вооруженного восстания 1905 г. в Москве.
Благуша
Другим селением на территории этого района являлась Благуша. Это название известно с XVII в. Карта Измайлова и его окрестностей, составленная около 1652 г., показывает между Черкизовом и Измайловом болото Благушу. Местность рядом с ним использовалась под выпас скота. Рядом сберегалась Благушинская роща, которая согласно положению от 2 ноября 1804 г. входила в число шести казённых рощ, где учреждалось лесное хозяйство.
Название «Благуша» восходит к старинному слову «благой», одно из значений которого в просторечии означало «нехороший», «плохой». В своём словаре В.И. Даль приводит пример этого значения: «Ныне благо ездить, гололедица». Несомненно, название Благуша было связано с отмеченным выше болотом. К слову сказать, известный город Бологое также получил свое наименование от этого же слова.
В XVIII в. местность Благуша оставалась за Измайловом и принадлежала сначала Главной дворцовой канцелярии, а с конца века — ведомству Удельной экспедиции. Примыкавшая к Семёновскому территория именовалась местностью «за Семёновской заставой». С севера ее ограничивал Хапиловский пруд, по берегам которого к середине XIX в. находилось уже несколько предприятий — ткацкая и отбельная фабрики, кирпичные заводы и бойни. Благушинская роща вырубалась.
В конце XIX в. Цельное ведомство стало сдавать здешние земельные участки в аренду. Застройка велась беспланово. Владения фабрикантов граничили с участками содержателей ассенизационных дворов. Отходы производства зачастую сваливались в пруд — игнорировались даже самые элементарные правила. На Благуше разместились завод гарного масла, красильно-аппретурный, жестяной и др.
В 1897 г., незадолго перед началом строительства Московской окружной железной дороги, местность была распланирована в шахматном порядке, с отдельными кварталами и участками в треть гектара. Удельное ведомство поручило эту задачу заведующему Измайловским лесничеством Дмитрию Ивановичу Мочальскому. Названия новых улиц носили имена царей: Михайловская (ныне Щербаковская), Алексеевская (ныне Зверинецкая), Петровская (ныне Кирпичная), Александровская (ныне Благуша), Николаевская (ныне Ткацкая). Перпендикулярно им, с севера на юг, шли проезды, названные в честь планировщиков — Мочальский, по главному руководителю работ, Фортунатовский, по инженеру, Борисовский, по прорабу, Мироновский, по геодезисту, Давыдовский, по делопроизводителю, и Вельяминовский, по управляющему Удельным ведомством.
Несмотря на то, что земля здесь стоила дорого, её быстро раскупили. Владельцы наделов сами планировали их застройку и озеленение. Водопровода и канализации не было, зато при владениях имелись колодцы и небольшие прудики. Дома, кроме фабрик, были в основном деревянные и одноэтажные. Лишь некоторые постройки имели нижний каменный этаж. Улицы Благуши начала XX в. были типичными для новых районов Москвы. Каждая из них включала в себя проезжую часть с канавами по обе стороны, после которых шёл тротуар. Через канавы были перекинуты небольшие деревянные мостки. Николаевская и Михайловская улицы, Мироновский и Фортунатовский проезды были замощены булыжником, остальные же обходились и вовсе без мостовой. Уличного освещения не было вплоть до 1925 г.
Благуша начала XX в. — новый окраинный район Москвы, только что вошедший в состав города. Местное население, по преимуществу, было из сельских, обосновавшихся в первопрестольной ради заработка, в основном кустарей, сапожников и извозчиков, а также портных. Постепенно район начинает обустраиваться. В начале 1906 г. местные жители обратились с просьбой о строительстве храма. Через три года состоялась его закладка. По утвержденному проекту архитектора Орлова церковь на Благуше должна была вмещать до трех тысяч молящихся. Храм был освящен 29 нюня 1911 г. в честь Дмитрия Солунского. Как говорили, такой выбор святого объяснялся тем, что так звали главного планировщика Благуши Мочальского. В 1932 г. церковь закрыли, а её помещение переоборудовали под завод.
Основной облик района составляли многочисленные предприятия. Из них следует отметить бумаготкацкую фабрику Пфейфера, жестяную фабрику Бонакера, машиностроительный завод Мюллера-Фугельзанга, завод по выпуску авиационных моторов Гнома и Рона, котельный завод Кудлинга и др. Особенно много заводов располагалось в северной части Благуши, примыкавшей к Хапиловскому пруду. Там же находились Измайловская земская больница и Евангелическое убежище (приют при московской лютеранской церкви). Зарплата на предприятиях разнилась. Меньше всего получали в текстильной отрасли (в среднем 30 рублей в месяц) и более всего — в машиностроительной (порядка 100 рублей).
Условия работы были тяжелыми. Известно, что в 1897 г. рабочие завода Фугельзанга требовали снижения рабочего дня до девяти с половиной часов — реальная его продолжительность была существенно выше. Рабочие Благуши принимали активное участие в революциях 1905 и 1917 гг. В январе 1905 г. предприятия района охватила стачка, проходившая стихийно, под влиянием январского расстрела в Петербурге. Но уже летом 1905 г. на Благуше организовался подрайонный комитет РСДРП, в августе того же года выступивший с воззванием к рабочим, где содержались призывы свержения самодержавия и провозглашения социализма. Опасность волнений заставила власти направить сюда усиленные наряды казаков и полиции.
В 1917 г. Благуша окончательно вошла в состав города, и в дальнейшем её история неразрывно связана с судьбами Москвы.
